Нервные

Мы сидели в тесной комнатке, оклееной нотами вместо обоев, и пятый час издевались над джазовыми стандартами. Оксана в который раз побежала на кухню готовить чай из-за моей привычки петь и пить чуть ли не одновременно. Когда она вернулась, я уже успела изучить все предметы в её комнате, лежавшие в поле моего зрения, после чего у нас состоялся разговор, который странным образом сделал нас близкими друзьями за невероятно короткий промежуток времени:


Оксана: "Ну, отрепетируем мы... И что? Меня больше беспокоит то, что мне нечего надеть. Если одежда будет неудобной, или я буду чувствовать себя неуютно, мне обязательно захочется очень сильно напиться, или накуриться. Как-то надела короткую юбку, и почти дошла до остановки, а потом развернулась и побежала домой, потому что страшно. Больше не ношу ничего короткого, напрягает меня всё это... нервирует."

Я: "Да ладно тебе, подберем что-нибудь. В крайнем случае, мой шкаф перекопаем. Надень то платье, в котором ты собираешься играть... Меня, кстати, тоже кое-что нервирует. Не люблю, когда дверь открыта настежь. Кажется, что кто-нибудь вот-вот зайдет, и это обязательно будет кто-нибудь неуместный, подслушавший весь разговор до этого."

Оксана: "Смотри, ужасно сидит! Сдавливает руки, и порезы видно. Знала бы в свои 15 лет, что шрамы останутся, депрессировала бы как-нибудь помягче. Не могу в этом платье... Напря... Ой, прости, ты так смотришь на дверь, я забыла закрыть. Всё. Теперь лучше, правда?"

Я: "Да, намного. Ты знаешь, мне даже нравятся твои шрамы. У меня тоже есть. Не такие, правда, но по истории на каждый будет..."

Без тебя...

Извини, в этот раз не получится в двух словах,

И, пока ты дымишь на очередном вокзале

В предрассветном снегу, всё, что мы недорассказали,

Как осколки снарядов лежит в наших головах.

Так ведь проще – бежать со всех ног, когда гаснет свет,

И слова переходят в пульс, растворяя кожу.

Наши шрамы зеркально расставлены, отчего же

Прятать их каждый раз, как в раздолбанный шкаф скелет.

Поезда обостряют желанье упасть на дно

И корнями врасти в асфальт на одной из станций.

И, когда-нибудь, ты решишься сойти, остаться,

И отчаянно хочется, всё-таки, чтоб со мной.

Говорят, это глупость – запойно чего-то ждать,

Настоящее – глина, всецело у нас в ладонях…

Ты киваешь мне, словно Цезарь на том балконе,

Под которым толпа, по идее, должна внимать.

То, к чему невозможно привыкнуть – терять людей,

И особенно, если ставят один диагноз

На двоих, перечеркивая одним махом разность

Между вашими сверхвагонами сверхидей.

Мне приятно до странности думать, что все мы – прах,

Или кучка случайно упавших с небес  туристов.

Если кто-нибудь будет отстреливать идеалистов,

Мы с тобой, мой хороший, в их первых стоим рядах.

И, пока ты еще не допил «ритуальный» чай

Со звенящей в стакане ложкой под левым глазом,

Я тебя отпущу… Только мы, как лиана с вязом:

Без тебя не расту, лишь стелюсь, чем ни поливай.

Лифт...

Ты нажимаешь на кнопку лифта

И мы поднимаемся вверх

Сквозь этажи, чьи-то стоны и всхлипы,

Крик, причитания, смех.

И кинолентой мелькают в проеме

Кадры чужих картин,

Лиц, не живущих ни в этом доме,

Ни даже в соседнем с ним.

Ты улыбаешься, лифт на тросах,

Верно, — твоя душа.

Столько ответов, и нет вопросов,

Дай только сделать шаг,

Выйти на крышу, в ночную темень…

Всё это сонный бред.

Прошлое — в этой бетонной системе.

А здесь только мы и свет

Тысячи звезд, отраженных в зеркальных

Льдах на сто миль вокруг.

Мы просыпаемся в разных спальнях,

Не разнимая рук…